18 декабря Церковь празднует память одного из недавно прославленных святых – священноисповедника Сергия Правдолюбова. В день памяти прадеда о святых своей семьи, канонизированных в сонме новомучеников и исповедников Российских, рассказывает иерей Анатолий Правдолюбов – клирик храма святителя Иова, Патриарха Московского, сын почетного настоятеля храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве протоиерея Сергия Правдолюбова – доктора богословия, профессора Московской духовной академии и Свято-Тихоновского гуманитарного университета, члена Синодальной богослужебной комиссии, который много лет занимается вопросами канонизации новомучеников.
– Отец Анатолий, Ваш прадед священноисповедник Сергий – один из новомучеников рода Правдолюбовых. А сколько всего прославленных святых в Вашей семье?
– Одиннадцать только прямых родственников. Хотя степень родства разная и фамилий несколько. Среди новомучеников не только Правдолюбовы. Кроме моего прадеда священноисповедника Сергия Правдолюбова также прославлены: прапрадед священномученик Анатолий, он был расстрелян в декабре 1937 года в возрасте 75 лет; прадед священномученик Михаил, отец моей бабушки, папиной мамы; два их родственника священномученики Бажановы – отец Илия и отец Константин. Еще священномученик Николай, это родной брат прадеда Сергия. Он был расстрелян в 1941 году во дворе тюрьмы, когда его вели из одного помещения в другое, хотя он не собирался никуда бежать, но почему-то его застрелили конвоиры, по сути, без суда и следствия. Еще священномученик Александр Туберовский, профессор Московской духовной академии, магистр богословия, он служил в Покровском храме села Маккавеево и был расстрелян в декабре 1937 года. Еще мученик Владимир и мученик Евгений. Мученик Евгений Дмитрев – это сын брата священномученика Михаила, протоиерея Феодора. Евгению было всего 18 лет, когда его арестовали и отправили в какие-то страшные лагеря, и единственное свидетельство о нем пришло в письме. Он прислал письмо своему отцу, в котором написал: «Папа, отпой меня, потому что завтра меня не станет». Больше его никто никогда не видел. Он был двоюродным братом моей бабушки Оли, мамы моего отца, и она вспоминала, что Евгений был просто как ангел, не успел еще, скажем так, в жизни своей дров наломать. Он был прославлен от Пермской епархии, потому что был расстрелян в пермских лагерях.
А мученик Владимир – это родной брат священноисповедника Сергия, моего прадеда. Он не имел священнического сана, потому что от него ушла жена: время было тяжелое, сохранилось ее письмо, в котором она изложила причины своего ухода, и, скажем так, по идеологическим соображениям ушла. Есть версия, что Патриарх Тихон тайно постриг его в монашество и возвел в сан архиерея, но проверить это трудно. Он был расстрелян в карагандинских лагерях и ныне прославлен от Карагандинской епархии. 
Священномученик Михаил Дмитрев был расстрелян в 1937 году в Рязани. Первый раз его пришли арестовывать в 35-м году, пришли с обыском домой, и матушка Елизавета, его жена, настолько сильно пострадала при этом обыске (ее очень грубо и особо издевательски обыскивали красноармейцы), что сошла с ума и умерла, не дожив до расстрела своего мужа. Ее по какой-то причине не прославили, но по сути это мученичество. А прадеда, отца Михаила, в 35-м году арестовали и отправили в город Касимов, он служил в селе Селищи, построил там храм, школу. Это очень интересный пример.
Помните, как советская идеология представляла священников? Как этаких толстых бездельников, которые обкладывали народ данью за какие-то свои услуги и пировали за чужой счет. Это, конечно, абсолютный вымысел, прием идеологической борьбы. Что касается отца Михаила, он был не просто сельским священником, он был настоящим пахарем. Известен такой эпизод. Одной жительнице этого села, пожилой вдове, у которой все близкие умерли, было не под силу самой пахать свой участок, и каждый год по весне кто-то ночью ей его вспахивал. Она не знала, кто это делал, не могла застать. И в 37-м году, когда священномученика Михаила арестовали, ей весной уже никто не распахал землю. Так она поняла, что именно он приходил ночью и помогал.
Есть в нашем роду знаменитая история о том, как будущий священноисповедник Сергий после окончания обучения в Киевской духовной академии был назначен настоятелем в слободу Кукарку. Там был огромный храм, может быть, даже собор. Это нынешний город Советск Кировской области (тогда Вятской губернии). Сам храм впоследствии был разрушен, но остались его фотографии и истории про то, как прадед там служил. Когда он был назначен, предыдущего настоятеля, уже очень пожилого, заслуженного, отправили на покой. После революции в городок пришел отряд латышских стрелков для проведения репрессий. Первым делом они пошли искать главного попа. Каратели пришли в церковный дом в тот момент, когда прадед убирал за скотиной, и он вышел к ним из сарая, где она содержалась, с вилами и в навозе. Они спрашивают: где главный поп? Он отвечает: это я. Врешь, говорят ему, главный поп навоз убирать не будет! Пошли искать дальше, и кто-то из сельчан по привычке показал на дом старого почетного настоятеля протоиерея Алексия. Его вывели на улицу и просто расстреляли – сразу, вообще без разговоров… Прадед потом его всю жизнь молитвенно поминал, прекрасно понимая, что вместо него расстреляли этого человека. Сейчас отец Алексий пока не прославлен как новомученик. Бог его точно прославил, я в этом не сомневаюсь.
– Как Вы считаете, история Вашего семейства уникальна?
– Есть и другие священнические династии с давней славной историей. Может быть, нас просто немного больше, чем остальных. Мне приходилось слышать мнение, что мой отец, который занимался сбором материалов для канонизации новомучеников, «напрославлял своих родственников». Но это не так: и не всех из них он прославлял, и он прославлял не только родственников. Отец занимался больше Рязанской епархией. От нее прославлено 32 человека. В основном «распространение» Правдолюбовых – в Рязанской области. Первое документальное упоминание о нашем предке-священнике относится к 1817 году: есть архивная запись о том, что некий Федор Правдолюбов закончил духовную семинарию. Если учесть, что в те времена учиться туда шли в основном дети священников, можно предположить, что священнический род Правдолюбовых уже существовал в XVIII веке. Мой дядя протоиерей Михаил Правдолюбов поставил себе задачу нарисовать древо нашего рода, он много лет этим занимался и дошел до каких-то совершенно невероятных глубин и корней, чуть ли не до Чингисхана.
– В Вашем роду есть какие-то особые традиции?
– Знаете, люди иногда удивляются, почему у нас так много Анатолиев и Сергеев, даже путаница возникает. А это, по сути, традиция. Вот я сам Анатолий, сын у меня Сергей… История такая. В 1918 году был избран патриарх Тихон, а в начале 20-х годов начался период обновленчества в Церкви. И мои предки – прапрадед священномученик Анатолий и прадед, будущий священноисповедник Сергий, по предложению старшего сына в семье, Владимира Анатольевича, решили поехать в Москву познакомиться с патриархом – хотели получить от него подтверждение твердости церковного отношения в связи с обновленческим движением. В 1924 году они приехали в Москву, Святейший их принял, они были очень впечатлены личностью патриарха Тихона, были, что называется, в восторге от этой встречи и знакомства. Прощаясь, патриарх Тихон подарил им в виде явной поддержки свою фотографию небольшого формата, на обратной стороне которой написал первосвятительское благословение: «Прот.<оиереям> Анатолию и Сергию Правдолюбовым. Патриарх Тихон. 1924». И когда мой дед умирал, он моему отцу шепнул на ухо: «Анатолий – Сергий, Анатолий – Сергий, Анатолий – Сергий». Таким образом, благословение патриарха Тихона переходит у нас от отца к старшему сыну, поэтому у меня сын Сергий, я Анатолий, мой отец Сергий, дед Анатолий, прадед Сергий, прапрадед Анатолий. В семье брата моего отца, протоиерея Михаила, уже почившего, тоже старший сын Сергий, а у него старший сын Анатолий… Слава Богу, эта фотография сохранилась. 
– Ваш папа отец Сергий много лет собирает информацию о новомучениках. С чего началась эта работа?
– В семье, конечно, часто вспоминались различные истории из жизни деда и прадеда. А в начале 70-х годов мой отец проявил горячую инициативу и заставил деда – своего отца протоиерея Анатолия – сесть за магнитофон (тогда были такие бобинные магнитофоны «Маяк» с двумя катушками) и наговорить свои воспоминания о соловецком заключении. Эти записи сохранились, мой двоюродный брат в свое время их оцифровал, и, надеюсь, это удастся сохранить для потомков. Там около шести часов звучания в общей сложности. Когда мы с моей семьей (моя супруга, дети) ездили на Соловки, по дороге слушали эти воспоминания о соловецком заключении. А отец Сергий в недавние времена записал цикл передач о новомучениках на радио «Радонеж» – двадцать пять часов звучания. Вкратце не перескажешь. Те, кто заинтересуется, могут легко найти и прослушать.
– Как Вы считаете, новомученики были какими-то особенными людьми?
– Могу судить о них главным образом по воспоминаниям деда. Эти воспоминания удивительные. Протоиерей Анатолий был абсолютно органичным представителем XIX века, хотя и родился уже в XX веке – в 1914 году, в Киеве, где его папа, отец Сергий, в тот момент учился в духовной академии. В разгар антицерковных репрессий они оба были арестованы и отправлены в лагерь. Дед, тогда еще молодой человек, попал на Соловки в двадцать с небольшим лет, и получилось, что он сформировался в окружении людей совершенно чуждых новой советской идеологии и культуре. Два года он был вместе со своим отцом и с родным дядей, будущим священномучеником Николаем, на Соловках и три года на материке в системе Медвежьегорсклага. Но два года на Соловках дед находился, как он сам об этом вспоминает, в окружении цвета культуры и нации того времени. Там было большое количество архиереев, профессоров, музыкантов. Дед очень увлекался музыкой и вообще хотел профессионально заниматься ей. У него был особый композиторский и исполнительский дар, он играл на рояле и даже к тому времени успел в Москве поступить в училище Ипполитова-Иванова: Ипполитов-Иванов его принял, но через два дня деду сообщили, что его не могут взять. В общем, отказали по политическим соображениям. К тому моменту уже было сфабриковано дело о них с отцом Сергием как о врагах народа. Дед страшно расстроился из-за училища, будучи еще юношей, он очень переживал, не мог определиться – отдать свою жизнь музыке или служению Богу. И вот, как он рассказывает об этом периоде, как раз на Соловках он определился и понял, что музыка – это прекрасно, но служение Богу намного выше.
Дед на тот момент был стихарным псаломщиком, то есть уже имел некую принадлежность к Церкви, и лагерное начальство очень раздражало, что три родственника-церковника находились в одном бараке. Их не любили и те, кто с ними жил в одном бараке, и знаете, за что? Это очень интересно. Дед говорил: «Нам вменяли в вину то, что мы способны чему-то радоваться, улыбаться и быть какими-то вдохновленными, несмотря на лагерное заключение, потому что все вокруг нас были в большинстве своем в тяжелейшем психологическом и психическом состоянии. Основная их мысль была – мы здесь ни за что, нас убивают ни за что, мы здесь страдаем и мучаемся, как вы можете вообще улыбаться и чему-то радоваться?!» Это не соответствовало общей подавленности и угнетенности духа в лагере, что поддерживалось начальством. «А мы были счастливы, – говорил дед, – потому что знали, что страдаем за Христа и что это награда». И это удивительно: награду они получали уже сразу, потому что в тех условиях сохранить возможность улыбаться и радоваться без Христа невозможно. За это их очень, скажем так, не любили. Хотя, конечно, физически было очень тяжело, был момент, когда дед был доведен до состояния полного изнеможения – тяжелая работа (они водоросли добывали) плюс недоедание и прочее.
Был переломный момент, когда дед просто упал на землю и рыдал, не мог ничего больше делать, но отец его очень поддерживал. По словам моего деда, прадед был таким мощным стержнем, столпом, который держал своей молитвой и своей силой всех окружающих людей и в лагере на Соловках, и потом, в обычной жизни. На Соловках в то время также находился в заключении владыка Аркадий (Остальский), известная фигура Соловецкого лагеря, он к ним часто заходил, помогал и поддерживал. Это архипастырь невероятной духовной глубины, позже расстрелянный на Бутовском полигоне и ныне прославленный. На Соловках они сдружились, и после лагеря, будучи некоторое время на свободе, владыка Аркадий приезжал к ним в Рязанскую область и заезжал в Селищи познакомиться с будущим священномучеником Михаилом. Они расстреляны в один год, только отец Михаил в Рязани, а владыка Аркадий – на Бутовском полигоне…
В Соловецком лагере начальство в конце концов разделило заключенных Правдолюбовых, и дед об этом очень интересно рассказывает. Его перевели в другой отряд, отправили заниматься то ли лесом, то ли еще чем-то. У него началась какая-то своя жизнь. И он обратил внимание, что его все хвалят: и те, кто с ним работает, и начальник отметил… Когда они пересеклись с отцом где-то на острове, он отцу сказал: «Папа, ты знаешь, меня все хвалят, прямо отмечают какие-то мои способности, таланты». А отец отвечает: «Это очень плохо для твоей духовной жизни. Тебя больше не будут хвалить». И со следующего дня, действительно, все его начали ругать. По молитвам отца Господь избавил его от этого искушения.
В 1940 году дед уже был на свободе, женился, у них родилась старшая дочка. Но когда началась Великая Отечественная война, ушел на фронт, три года воевал на передовой, потом получил тяжелое ранение, после войны вернулся, долго лежал в госпитале. В 1947 году был рукоположен в диаконы, а в декабре – в священники. Он был человеком действительно талантливым – и в музыке, и в слове, имел огромный и тяжелый жизненный опыт, и благодаря этому его проповедь была совершенно удивительной. Он говорил, как в Евангелии написано, не как книжники и фарисеи, но как власть имущий: он своими глазами видел не просто какие-то тяжести жизни, а был и на Соловках, и на фронте, и сформировал свою веру через тяжелые жизненные испытания. Его вера была невероятной силы, и в советские времена, когда он был настоятелем и благочинным в городе Спасск-Рязанский, его преследовали именно за проповедь.
А священноисповедника Сергия после освобождения арестовали еще раз и отправили на принудительные работы – трудиться сторожем в карьере на каменоломне. Родственники были уверены, что это было формой наказания, но когда мой отец стал заниматься делом прославления, выяснилось, что, наоборот, это его спасло. Его спас военный комиссар города Касимова: ему удалось заменить отправку прадеда в далекий лагерь на каменоломню недалеко от дома, и родственники могли к нему приезжать, его навещать, что-то привозить и как-то его поддерживать. После освобождения он прожил еще три года, служил в храме городка Лебедянь Рязанской епархии. Его здоровье было подорвано в заключении. В 60 лет он выглядел 80-летним старцем. Его любимыми словами были: Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13: 14). Он всю жизнь искал Царства Небесного, а не земного.
– В семье сохранились реликвии тех лет?
– Расскажу об одной не просто реликвии – святыне. Это соловецкая епитрахиль моего прадеда. Ее история очень интересна. Прадед отец Сергий написал домой родным, что для того, чтобы совершать необходимые священнодействия, нужна епитрахиль, но ее негде взять. А как ее пришлешь, ее же не пропустит цензура! Но родственники все-таки придумали выход: сшили епитрахиль из рушника, отделав ее простой лентой. Эта епитрахиль сделана на старообрядческий манер, не из двух половин, как сейчас, а сшита целиком из одного полотенца-рушника, чтобы не вызывать подозрений. Галуны и кресты нашили, как положено, а потом просто свернули и сложили в стопку с остальными полотенцами и бельем, которое отправили на Соловки как посылку. Проверяющие, видимо, не просматривали каждый предмет отдельно, а просто порылись в стопке и не обратили на епитрахиль внимания, потому что она была сложена как обычное полотенце. И священноисповедник Сергий смог в ней служить и совершать необходимые священнические действия несмотря на угрозу расправы. Если бы узнали, могли расстрелять всех участников. Эта епитрахиль сохранилась, мой отец возил ее и на Святую Землю, и на Афон. Сейчас она хранится как особая святыня у меня дома. Когда дед умирал, он спросил моего отца: что бы ты хотел, чтобы я тебе подарил, завещал как благословение? Отец сказал: соловецкую епитрахиль. И вот теперь отец передал ее мне. 
Я возил ее с собой на Соловки, служил Литургию на Секирной горе и панихиду по всем усопшим. Я очень благодарен наместнику владыке Порфирию (когда я приезжал, он был еще архимандритом): я пришел на воскресную Литургию и попросил благословить служить в этой епитрахили, и он благословил. Понимаете, это удивительно! Если бы кто-нибудь сказал конвоирам и тем, кто убивал людей на Соловках, что вот это полотенце, которое прислали родственники заключенному, через 80 лет приедет сюда, и здесь будет Литургия, и потомок этого человека будет служить, а потом еще обойдет с крестным ходом в этой епитрахили вокруг заново открывшегося монастыря, они бы рассмеялись и сказали: это бред, абсурд, «Церкви вашей хана, ее больше не будет!» Это и есть настоящее чудо. Они же были уверены, что построят коммунизм и будут счастливы без Бога и без веры. Но не построили коммунизм, и нет никакого счастья, а Соловецкий монастырь есть и служит…
Дед рассказывал об одном из запомнившихся случаев. К ним в барак стал приходить некий человек, криминальный авторитет, уголовник, на нем были десятки убийств, что называется, настоящий душегуб. Священноисповедник Сергий назвал его благоразумным разбойником – он решил изменить свою жизнь, покаяться по-настоящему. Стал приходить в барак, общаться с моим прадедом, они много беседовали – о Евангелии, о Христе, о проповеди. Этому человеку принадлежит очень интересное наблюдение. Объясняя, почему он решил изменить свою жизнь, он рассказывал: «Я был в одном лагере, и с нами был священник. Над ним издевались, били, а он ни одного грубого слова никому не сказал, не озлобился. Он не стал таким же, как мы. И меня до глубины души это впечатлило, я понял, что человек может быть сильнее, чем те обстоятельства, в которых он находится, я задумался и понял, что всю свою жизнь жил совершенно неправильно, и решил порвать с этим».
Он высказал очень интересную мысль. «А вы понимаете, – сказал он отцу Сергию, – почему вы здесь? Вы здесь, потому что вы нам нужны – вот таким, как я. Тот священник, которого я видел, – я с ним не разговаривал, даже не знаю, как его зовут, но я наблюдал за ним, и это для меня пример, который изменил мою жизнь, мое представление о том, какой она должна быть. Именно поэтому вы здесь, чтобы мы, окончательно падшие люди, уже без какой-либо надежды на спасение и на изменение жизни, могли это сделать». Вот такая была мысль… За ним приходили его дружки, пытались его вернуть в уголовный мир. Но он отказался. Потом его куда-то перевели, возможно, в другой лагерь, а может быть, расстреляли.
В своих воспоминаниях дед описывает многих своих собратьев по заключению, называет имена и говорит, что потом они вдруг все куда-то делись и связь с ними потерялась. Говорит, что потом всю жизнь пытался восстановить контакты или найти хотя бы кого-то. Уже после смерти деда мой отец стал заниматься этими делами и выяснил, что все, о ком дед рассказывал, были расстреляны. Их расстреляли, когда лагерь переводили с острова на материк, потому что Сталин готовился к войне и такая точка напряженности на северной границе была стратегически невыгодна. Лагерь был закрыт в 1938 году. И отец, и дед считают, что это владыке Аркадию удалось каким-то образом их спасти, устроив перевод в другой лагерь на материк. Это удивительно, при том что погибли замечательные люди, высокие умы, такие как отец Павел Флоренский и с ним больше полутысячи этапированных заключенных.
– Ваш дед хотел забыть эти ужасы или, наоборот, возвращался к этим воспоминаниям?
– Он возвращался к воспоминаниям, но интересно, что сохранились письма, которые он писал родным из лагеря, и эти письма все в такой форме: у нас все хорошо, все замечательно. Он не рассказывал ужасов ни про лагерь, ни про войну, но это тоже момент очень интересный – дед, как он сам говорит в своих воспоминаниях, настолько переживал, что не мог без слез читать Пасхальное Евангелие Великой Субботы, просто не мог физически преодолеть в себе состояние переживания того, что Господь сделал для всех нас, зная все страшные стороны жизни.
– В Вашем детстве пострадавших родственников уже считали святыми?
– Нет, конечно, ведь святость – это констатация факта Церковью, когда она прославляет человека в лике святых. И к тому же в то время было огромное количество людей, пострадавших за веру и за Христа. Это было, как бы странно это ни прозвучало, естественным явлением, потому что было много по-настоящему верующих людей, готовых пойти на смерть. Огромное количество людей в XX веке своим выбором продемонстрировали истинность веры. Ведь что значит фраза «Церковь стоит на крови мучеников»? Это значит, что люди своей жизнью укрепили ее, они жизнь временную отдали за вечную жизнь, сделали это не сомневаясь, шагнули вперед. Это было осознанным выбором.
Когда священномученик Михаил находился в пересыльной тюрьме в Касимове и с ним пришли попрощаться родственники, им не дали увидеться, окно было забито досками, чтобы заключенные не могли общаться через окно, но над досками была щель, и отец Михаил смог высунуть из окна благословляющую руку. Это было последнее, что видели его родные. Ну как человек, который может просто поставить свою подпись и уйти в эту жизнь обратно, как он выбирает другой путь? Мы знаем, что он не был ни умалишенным, ни каким-то фанатиком, как сейчас принято говорить. Но он был именно тем самым фанатиком, потому что слово «фанатик» на самом деле не имеет негативного значения. Оно происходит от греческого «танатос», то есть фанатик – это человек, который способен стоять до смерти и отдать свою жизнь за свои убеждения.
– А как в семье относились к предкам-новомученикам? Восхищались, говорили, что это пример для подражания?
– Конечно, приводились примеры, было много рассказов – все, что теперь есть в записи. Часть из них была опубликована в книге «Соловецкие рассказы». Деда я уже не застал в живых, а отец нам рассказывал очень много, но при этом не было никакого пафоса или культа.
Моя прабабушка, жена священноисповедника Сергия, Лидия Дмитриевна, когда за столом начинали обсуждаться какие-то жизненные ситуации, говорила своим молодым потомкам: «Дорогие мои, вы не знаете, что такое настоящая радость. Настоящая радость – увидеть своего мужа через решетку и узнать, что он жив!» Она приезжала в Москву и, прежде чем отца Сергия этапировали на Соловки, смогла его увидеть. Им не разрешили встретиться, но она видела, что он жив и стоит за решеткой.
– Вам в детстве родители не говорили: ты Правдолюбов, ты должен быть достоин своих предков?
– Говорили, но не так. Нам с братом Владимиром (мы с ним двойняшки, он тоже священник, служит на Ваганьковском кладбище) говорили: вы дети священника и на вас все смотрят особенно. К вам особые претензии, как вы можете себя вести плохо и подводить своим поведением священнический сан? Вот это, помню, было, да, такое говорили. И действительно было стыдно. Но надо отдать должное отцу: он никогда нас ни к чему не принуждал, никогда не говорил, что мы должны стать священниками. Я ему за это очень благодарен. Он говорил так: «Вы можете кем угодно быть, кем захотите, теми и станете. Но я был бы счастлив, если бы вы стали священниками». И я с детства знал, что буду священником.
– Так что для Вас и Вашего брата выбор пути был закономерным?
– Многие так говорят: ну, у вас такая семья, у вас такие рельсы, что можно по ним катиться… Ничего подобного. На самом деле это очень серьезный выбор, и кто сказал, что дети священника обязательно должны стать священниками? Такого нигде нет, это не прописанное правило. И у прекрасных священников иногда бывают дети, которые не то что не идут по стопам отцов, а вообще становятся неверующими людьми. Такое тоже в жизни бывает, есть примеры страшные.
– У Вас не было момента охлаждения в вере?
– Конечно, в какой-то степени был, это естественно. Когда ребенок в верующей семье ходит в храм, он это делает для папы, мамы, дедушки, бабушки, но не для себя. И в переходном возрасте в любом случае будет охлаждение, отступление, потому что это нормально, это естественный период, для того чтобы, во-первых, молодой человек оторвался от родителей и пошел своим путем уже самостоятельно, а во-вторых… Знаете, в голову приходит такое сравнение: вот, допустим, человек прыгает с парашютом в тандеме с инструктором. Он может прыгать с любой высоты, любое количество раз – тысячу и больше, но, если он прыгает в тандеме с инструктором, это не идет в зачет. Считается, что он не прыгал до того момента, пока не прыгнул сам. Вот это очень важно понимать, особенно родителям.
Несколько лет назад я был назначен духовником гимназии имени Иоанна Богослова, и я с родителями об этом постоянно говорю, это острейшая проблема. Ребенок должен определиться сам. Он ходит в храм, причащается и исповедуется, но он это делает не сам, а для родителей, и должен быть определенный период, когда он сам для себя все поймет. И у меня, и у брата этот период был, он был непростым, у брата даже, можно сказать, сложным, у него был своего рода духовный кризис, но ему удалось из него выйти и определиться. Точно так же, как у деда на Соловках, когда он мучился и пытался определиться с музыкой и остальным. Это неизбежный момент жизни, невозможно по воспитанию и указке родителей что-то делать всю жизнь. Ты должен сам найти в себе основание и решимость, и самое главное – смысл того, что ты делаешь и зачем. Все зависит от разных факторов, от характера, от настроения и желания человека. У меня тоже были разные увлечения, я много в чем себя пробовал. В музыке, например. Моему брату досталась какая-то часть таланта деда, он, что называется, мультиинструменталист, может на любом инструменте играть, мне такого не досталось, но музыкальную школу я закончил и в старших классах школы что-то наигрывал на гитаре и даже участвовал в музыкальной группе. И отец не запрещал этого, это была глубочайшая мудрость с его стороны. Но я знаю, что он за нас молился, и Господь нас сохранил. По молитвам святых в нашем роду, я думаю.
– Вам самому приходилось молитвенно обращаться к Вашим предкам? Чувствуете ли Вы их духовную помощь?
– Конечно, и не просто приходилось, я регулярно молюсь им и прошу их помощи. Сыновья мои крещены в честь священноисповедника Сергия и священномученика Михаила. Мой отец после прославления святых нашего рода продумал иконографию и заказал в Троице-Сергиевой лавре икону, которую назвали «Собор Маккавеевских святых». Маккавеевских – потому что село, в котором они служили, и родились, и жили, и где мы до сих пор, слава Богу, имеем возможность пребывать, – это село Маккавеево в десяти километрах от города Касимова. И так исторически сложилось, что вот у этих наших прямых родственников-святых проходило там или детство, или какой-то жизненный период, но в любом случае они все там были. Перед этой иконой я молюсь.
– Во многих московских храмах есть иконы новомучеников. Но почему-то им реже молятся, чем хорошо знакомым святым. Так нужно ли это прославление?
– У нас есть Церковь земная и есть Церковь Небесная. Поэтому мы прославляем новомучеников не только для того, чтобы им молились и почитали их, не в этом смысл. Эта Церковь Небесная множится, это единый организм тела Христова на земле и на небе. Церковь – это точка соприкосновения земного и небесного. Если мы воспринимаем Церковь только как административный институт, это, к сожалению, очень недальновидная точка зрения. Церковь Небесная неотъемлема от Церкви земной. И наша жизнь – единая. И мы прославляем святых не для того, чтобы получить от них прикладную пользу. Это слава Божия! А что такое «слава»? Как сказано в богослужебном тексте: «Иже на святых почиваяй». Действие и плод этих святых – слава Божия. Прославление святых в Церкви – это не административный акт выявления праведников. Это констатация факта действия благодати и славы Божией в мире. Именно поэтому кровь мучеников – это основание Церкви.
– А если кто-то из мучеников не прославлен – просто не сохранились документы, например?
– Это не означает трагедию или потерю. Наша память о новомучениках нужна не им, а нам. У Бога все на своем месте. Он не нуждается в отчете комиссии по прославлению. Это для нас важно. Для нас и для нашей жизни в Церкви. Прославлен или не прославлен кто-то – это в руках Божиих.
– Как Вы считаете, почему нам надо молиться новомученикам?
– Они наши ближайшие современники. Некоторые из них сейчас могли бы быть еще живы. Можно сказать, они наши ближайшие родные и близкие. Они нас слышат и понимают намного лучше, чем святые первых веков христианства. Обращаясь в молитве к людям, которые жили с нами в одном веке, мы можем, что называется, рассчитывать на взаимопонимание, на связь, которая будет совершенно ясна и понятна. Степень известности святого не имеет никакого значения. Наоборот, святые, которым мало молятся, «не заняты», они скорее помогут!
Беседовала Наталья Крушевская
Источник: Сретенский монастырь
Связанные изображения:
