Стал Анатолий улучшать жизнь. До района, Загорска, двадцать километров, до станции Бужаниново – пять. Ни магазина в деревне, ни дороги до нее. В районе говорят: «Вы, Анатолий Иванович, сами теперь на руководящей должности, должны заботиться о плане. А если что для селян надо, изыскивайте средства, стройте… делайте…»
Потерял Анатолий покой. Очень ему хотелось благоустроить родную деревню. Дорогу провести, водопровод по домам сделать. Долго ездил в район, обивал пороги. Здоровья много оставил, наконец сдвинул дело, дорогу обещали. А на всё годы нужны. Лет пять на всё про всё ушло. А всего-то четыре километра надо было подтянуть. Сделали наконец еще года через два.
«Да и не главное это дело, – говорили в районе. – Ты план давай. Что ты уперся в эту дорогу? План государству не завали». Не заваливал Анатолий планы. Но ему хотелось что-то существенное оставить людям после своей смерти. Дорогу сделал, добился, что даже автобус в район стал ходить дважды в день, но вот с водопроводом никак не получалось. Наконец выкроил средства, пригласил буровую машину, теперь дорога есть, легко было доехать. И воду нашли быстро. Хорошая вода. Надо водонапорную башню строить. Только кирпича нет.
Опять поехал в район. Там над ним смеются: «Вон ты что надумал. Да у нас в городе не у всех водопровод. Уходи, слушать тебя не хотим. Ишь, какой выискался, кирпич ему подавай. Да у тебя на территории колхоза старые церкви есть. Разбирай да строй. Всё в твоей власти. Что ты тут ходишь, пороги обиваешь?»
Вернулся Анатолий домой. Рассказал всё жене. Сказал, что у него на колхозной территории церквей, наверное, до четырех будет. Какую ломать? Наутро взял тракториста, и поехали в село Гагино, там ближайший храм стоял.
Тракторист поковырял ковшом стены – никакого толку. Кирпич крошится, пополам ломается, разобрать строение не представляется возможным. Постояли, покурили. Делать нечего. Наверное, лучше взорвать, а потом кирпич россыпью можно собирать будет.
Пошли по домам разговоры. Вот, мол, Анатолий будет каланчу строить. Дошли слухи и до тестя Анатолия. Жил он в соседней деревне Дивово. Звали его Алексей Иванович Баранов. Был он отцом моей матери. Стало быть, жена Анатолия была ей сестра. А сам Анатолий – свояк моему отцу – священнику. Приезжает Алексей Иванович, мой дед, к отцу, весь взволнованный: «Слышь-ка, Владимир, там Анатолий-то не дело удумал, ты бы с ним поговорил. Отговорить его надо. Дело ли гагинскую церковь ломать? Там ведь Федор Иванович Шаляпин венчался. Мы еще мальчишками туда бегали. Мужики рассказывали, что он, когда там гостил, на зорьке вместе с ними выходил на покос. Здоровый был человек. Бывало, косит, а как роса подсохнет, все по домам. А он как запоет, далеко слышно. Или с балкона дома выйдет на вечерней зорьке да так протяжно и жалостливо какую-нибудь заграничную песню споет, бабы аж слезы утирали».
Поехал отец к Анатолию: поп к председателю. Ну, понятное дело, свояки, хошь не хошь, а стол накрывай. Слово за слово ведут беседу. Вдруг Анатолий говорит: «Лад-но, не томи, Владимир, догадываюсь, почему ты приехал: это из-за церкви. Но ты в мое-то положение войди. Я ведь наверх уже сообщил. Это, можно сказать, теперь в планах района. Да и водонапорную башню нам надо. Уже и планы все подписаны. Скоро начнем траншеи копать, к домам воду подводить».
Неизвестно, как они поладили. Отец приехал домой уже на рассвете. Сказал, что Анатолий обещал церковь не ломать, а время тянуть, насколько хватит сил.
Так бы вроде всё и затихло. Ведь главный инициатор водопровода успокоился, и дело должно бы приостановиться. Да не тут-то было. В районе вдруг все очень активно прониклись этой идеей. И начали Анатолия теребить: «Когда начнешь взрывать?»
Тот отговаривался, что работать некому, люди на пашне, потом убирают урожай, потом кирпич перевозить некуда, потом дождемся весны, снег уже выпал. И так тянулось года три.
Стали на Анатолия орать. Вызовут и ставят на вид: вот, мол, плохой руководитель. И хотя колхоз был в передовиках, как-то обходили его с поощрениями. Почти уже открыто связывали отношение к нему с вопросом заготовки кирпича из гагинской церкви. В конце концов даже пригрозили: «Пора тебя менять, Анатолий, ты не справляешься».
Мужики Анатолия уважали. Всё он делал для сельчан. Сочувствовали, поддерживали. Но стал Анатолий сдавать, жаловаться на усталость. В район он ездить никогда не любил и, если вызывали, ожидал этого дня с долгим напряжением. Но теперь зачастил Анатолий в район, всё обследовался в райбольнице. Уезжая домой, иногда заходил к отцу. Стали они уже как бы единомышленниками. Отец интересовался, как обстоят дела со сносом церкви, как реагирует партийное начальство.
Однажды пришел Анатолий к нам какой-то задумчивый.
– Что, опять неприятности? – спросил отец.
– Да, – ответил вяло Анатолий, – сегодня, наверное, последние.
– Почему? – заинтересовался отец.
– Да сегодня как-то очень жестко поговорили, – сказал гость, – начали орать, как будто эта церковь им всем поперек горла встала. Я тоже не выдержал, высказал им всё, что на душе было. В общем, послал я их по-русски, всю эту партийную ячейку. Всё им сказал, что народ они не ценят, что работают ради какого-то светлого будущего, которое никто не видел. Ломают стране хребет, целые деревни переселяют для укрупнения, школ нет, мужики работают ради крох и всегда остаются плохими. В общем, всё сказал, Владимир, и даже как-то легче на душе стало.
– Ты смотри поосторожней, – предупредил отец, – а то тут и арест какой-нибудь сфабрикуют.
– А мне уже не страшно. Ты знаешь. Владимир, мне уже ничего этого не страшно. Мне сегодня в больнице такое сказали, что их я уже не боюсь. У меня рак нашли, понимаешь, рак желудка…
К смерти Анатолий подготовился как положено: соборовался, исповедался, причастился. Хоронили его по-советски, с музыкой: председатель колхоза всё же.
Теперь уже прошли годы. Дорога до Гальнева ремонтировалась только раз. Были одни колдобины, пока какой-то начальник недавно там свою дачу не построил. Водопровода и поныне нет. Зато стоит гагинская церковь: мемориал теперь, шаляпинское место.
Удалось, значит, все-таки Анатолию сделать что-то существенное и оставить после себя потомкам.